Первоуральский район

История и география

ПЛАМЯ  КРЕСТЬЯНСКОЙ  ВОЙНЫ

Вера  в  царя-правдолюбца

Вся Россия верила в бродячего царя-правдолюбца, в царя-страстотерпца, который изведал сам все народные беды, невзгоды. Народ не хранил бумажных свитков с печатями, народ не писал истории, но свято передавал от дедов к внукам в изустных сказаниях все трудные были и память о всех невзгодах и радостях. Народ вёл точный счёт бесконечно щедрым обидам и невеликому числу скупых, сирых просветов своей многотрудной судьбы и сознавал их порою невидимые и тонкие связи.

Так, сознание народа хранило память о том, что крепостное помещичье иго легло на кресть-
янские плечи с тех пор, как цари обязали дворян нести ратную службу  «для блага родной земли». Когда временами крестьяне пытались стряхнуть тяжелую ношу — их усмиряли огнём и железом, после увещевания, для верности, что восстания их неправедны: служилые люди, дворяне несут свою долю кровавых ратных тягот, а вы, мужики, несите свою долю, в поте лица трудясь на дворян.

И  вот пришел царь, объявивший вольность дворянству, сложивший с дворян тяготу госуда-
рственной службы. Народ всколыхнулся и зашептал, что не нынче завтра выйдет другой манифест — о вольности для крестьян. И вышел такой манифест, но он дал волю не всем крестьянам, а только одним монастырским да церковкым крестьянам, которые из крепостных становились вольными, платившими только оброк в казну государя. Этим указом недовольны были попы и монахи. Крестьяне тоже роптали, что воля дана не всем, но были и утешители среди них, которые говорили, что сразу всё сделать неможно, что выйдет другой  закон,
в котором помещичьим мужикам тоже будет объявлена воля.

Народ ничего не знал о настоящем лице этого деревянного солдатика, просидевшего на престоле без году неделя, ни о его презрении к своим подданным, ни о слепом преклонении его перед всем немецким, ни о его шпионской измене России, ни о грубой жестокости, тупости, трусости и себялюбии. Народ от него ждал освобождения и добра. И вдруг царь был свергнут с престола своей женой, провозглашенной императрицей. И вдруг вслед за тем пролетела весть о его таинственной смерти. Словно померкло солнце, погибла едва рожденная надежда. «Злые дворяне убили царя за то, что хотел дать волю крестьянам», — упорно шептали в народе.

Но нельзя угасить без следа надежды и чаяния миллионов людей — нет такой силы!
И недолго спустя после смерти царя из затаенных народных глубин вышел слух о спасении
от убийц «вольнолюбца» — царя Петра Третьего… О страданиях царя-правдолюбца и скором его пришествии обездоленный люд шептался везде: по тюрьмам, уметам, сборищам голытьбы на волжских плесах, в лесных притонах, по староверским скитам, на базарах и богомольях,
по задворкам поместий и в заводских деревеньках.

        С. Злобин.    Салават  Юлаев. —  стр. 142 - 143.

Освобождение  заводских  колодников

Теснясь, переругиваясь, крича надрывно, вливались в заводские ворота ещё не остывшие от боевого пыла заводские работные, чердынцы, башкиры, киргизы. С валов, празднуя победу, стреляли холостыми зарядами. В заводском посёлке звонили жидко, но празднично, как на пасху. А в господском доме трещали двери, звенели разбитые стекла. Стреляли и в зеркала, рубили на дрова дорогую мебель. Под ногами хрустел фарфор, путались затоптанные гря-
зными ногами разорванные материи и меха. Тяжёлые тюки бухарских и персидских ковров изрубили саблями в капусту. Корысти не было. Было лишь желание размести вдребезги чужую враждебную жизнь, чтобы не возродилась, чтобы не вернулось ненавистное прошлое…

Заводские работные разгромили  контору, вытащили на двор  конторские бумаги и книги
и подожгли. Плясали хороводом вокруг костра и радостно кричали:
— Горят наши долги!.. Горят наши долги!..
— Завод бы не спалили, — забеспокоился Хлопуша.
— Не бойсь! Не тронут. — Жжёный светло улыбнулся.
— Глянь, они, что колодники освобожденные, радуются. Сбросили с себя извечные кандалы.

И  вдруг ударил себя по лбу.
— Батюшки! А про колодников-то я и забыл. Ребятушки, кто со мной заводских арестантов освобождать? Хлоиуша и Жжёный в сопровождении полусотни людей направились на «стегальный» двор. Против большой, но древней избы, в которой жили заводские солдаты-инвалиды, посредине широкого двора был врыт в землю невысокий и толстый столб. К нему привязывали для порки провинившихся работных. Столб этот на высоте человеческой спины был покрыт зловещими ржавыми пятнами — запекшейся кровью.

В  дальнем конце двора темнела «каморка» — заводская тюрьма, большая, почерневшая
от древности землянка, с толстым потолком из брёвен. Камнями сбили с дверей «каморы» пудовые замки. Остановились на краю глубокой ямы. Снизу несло пронзительной сыростью
и тухлой вонью.
Хлопуша и Жженый спустились вниз по земляным стертым ступеням.  Внизу было темно
и мозгло, как в могиле. Ни одна щель не пропускала сюда ни луча дневного света, ни глотка свежего воздуха.
— Выходи, кто жив остался, — крикнул Хлопуша.

На сыром, загаженном нечистотами земляном полу кто-то завозился, вздохнул, но тотчас же всё стихло. Лишь когда спустились вниз люди с факелами, с полу поднялись пятеро заключё-
нных. Двое из них были старики-засыпки, вместе с Жжёным подававшие управителю жалобу. Они качались на подгибающихся ногах, как пьяные, и часто моргали слезящимися, отвыкши-
ми от света глазами. Трое других были рудокопы, за отказ работать в руднике предназна-
ченные к отправке на каторгу. Головы их были наполовину обриты «в посрамление и стыд». Все пятеро были закованы в «смыги», деревянные кандалы: левая нога была скована с правой рукой, а правая нога с левой рукой.

Разглядев наконец красный Хлопушин чекмень и думая, что это сам Пугачев, заключенные упали к нему в ноги:
— Батюшка-государь ты наш!..  За свободу спасибо…
— Встаньте, ребятушки. Не государь я, а только слуга его верный, такой же холоп, как и вы, — ласково сказал Хлопуша, затем приказал:
— Колодки с них немедля сбить! Одежду выдать какую получше, накормить и напоить.

        М. Зуев-Ордынец.    Хлопушин  поиск. —  стр. 168 - 170.

Пушки  для  крестьянского  царя

Рабочие уже опять сбегались на площадь.
— Слушайте меня, я царский полковник, по прозванию Хлопуша. Батюшка-царь, третий император, волю вам прислал, коли вы ему верой и правдой служить будете.
— Будем служить! Только дай нам  волю! — кричали рабочие.
— Тихо! — крикнул Хлопуша. — Воскресенский  завод  будет  работать…
Работать надо на царя-батюшку, на Петра Фёдоровича ноне работать будете.
Императора Петра III завод ваш теперь. Рабочие сразу замолчали, переговариваясь…

Все на заводе знали, что горн топится. Стало быть, вечером начнется отливка болванок для гаубиц. Теперь всем рабочим захотелось поскорей пушку изготовить. С ней работы немало. Не только болванку отлить, надо ещё дуло просверлить, потом его чистить, потом пушка идёт к точщикам, к ковщикам, к отдельщикам. Но первое дело — отливка.   Коли плохо отлить болванку, ничего потом не сделать.

Шихтмейстер заглянул последний раз в окошечко печки и махнул Акиму. Готов металл. Аким подошёл с ломом к заслонке, замазанной глиной, и стал отбивать глину. Сколько раз он это делал — привык. А теперь руки у его дрожали, точно у новичка. Открыл заслонку — так и пахнуло зноем и по желобу прямо в ковши потек огненный ручеёк.

Наполнили первую опоку, потом вторую, третью… Теперь болванки должны были три дня стыть, только тогда их можно вынимать из опок и передавать в сверлильную мастерскую.
Все эти три дня Аким был сам не свой. Завод работал полным ходом. Рабочие старались, как никогда… Наступил четвёртый день. Когда вынули болванку из опоки, Аким всю её оглядел и огладил. Хорошая болванка, ничего не скажешь — ни трещинки, ни пузырька. Болванку потащили в сверлильню… Аким ушёл. Государь требовал пять гаубиц, — значит, надо вторую отливку начинать. А Беспалов молчит и медь не присылает. Аким ещё меньше стал верить Беспалову…

Когда Аким возвращался от Беспалова, колокол как раз звонил к обеду.  Рабочие выходили
из сараев. Издалека Аким увидел кучку, столпившуюся у сверлильной мастерской.
Надо всеми возвышалась черная голова Цыгана. Он глухо ругался, встряхивая вихрами…
У Акима сразу упало сердце. Он бегом бросился туда. Завидев Акима, Цыган заорал:
— Сверлить нельзя! Крошится! Не медь, а глина! Раз выстрелишь из нее — разорвёт!..

Аким молча, ни на кого не глядя, пошёл в свой сарай. «Сглазили, — стучало у него в голове. — Другую надо скорей. С той всё хорошо будет. Не может статься, чтоб опять. Не может». Глухая злоба, он сам не понимал на кого, начинала подниматься в нем.  Рабочие внесли вторую болванку в сверлильню…

На другой стороне площади, в сверлильной мастерской, распахнулась дверь, и оттуда выскочил весь красный Цыган.
— Где он тут, приказчик чертов? — орал он на всю площадь, перекрывая грохот завода.
— Издевки надо мной строить?  Убью!.. — Цыган побежал прямо к штыковскому сараю.
Аким стоял в дверях, сжав кулаки, выпучив глаза, плотно стиснув зубы, чёрный, ощетини-
вшийся, точно волк.  В глазах у него были и отчаяние, и злоба, но страха не было…
Цыган уже занес над ним свой кулак, но в последнюю минуту взглянул на Акима, приоста-
новился, попятился и опустил кулак. Минуту Цыган молчал, не сводя глаз с неподвижного Акима, потом заговорил совсем другим голосом:
— Уж так бережно сверлил. Никогда, кажись, так не остерегался. Сперва будто ничего.
А там и стало заедать… Куда она теперь? Стрелять всё одно нельзя…

Чика спешился, грузно взошёл на крыльцо конторы… На площади сразу стало тихо.
— Работные люди! — крикнул он на всю площадь. — Вы присягу царю Петру Федоровичу принимали?
— Принимали! Приняли! Присягали! — раздались дружные голоса.
— А много ли вы с той поры пушек сделали?
На площади всё замерло… Рабочие робко переглядывались. Что тут скажешь? Сколько времени прошло — больше двух месяцев, а пушки у них ни одной готовой не было…

Из толпы выступил Цыган.
— Нет здесь моей вины, — сказал он. — Кого хошь спроси. Первый я по здешнему месту сверлильщик. К Демидову сманивали. Болванки те вовсе сверлить нельзя. Руда, вишь, плохая. Сам управитель Беспалов говорит…
— Управитель! — крикнул Чика. — Вы бы его больше слушали, стервецы. Измену он чинит великому государю. Куды он запрятался? Тащите его сюда.

        Т. Богданович.    Горный  завод  Петра  Третьего. —  стр. 50 - 208.

Иван  Белобородов

Нелегкую жизнь прожил Иван Белобородов.  Отцовская курная изба в селе Медянке.
Дым ест глаза, чихают, кашляют маленькие братишки и сестрёнки, лёжа на полатях. А он, большак, едет с отцом на Юговский медеплавильный завод. Едет на работу, хотя ему всего двенадцать лет. И кем только не пришлось ему быть: и рудобоем, и рудоносом, и литухом. Тяжела заводская работа, которую народ прозвал «огненной». Жёлтый дым клубится над жерлами медеплавильных печей. Дыхание спирает от едкого серного пламени. Тяжел труд, но ещё тяжелей притеснения начальства. Не стерпел однажды Иван, заступился за товарища, и за это его сначала высекли, а потом сдали в рекруты, в солдатчину, на двадцать пять лет.

Определили его в артиллерию, и началась мучительная воинская служба… Продолжалась она по 1766 год.  Седым и хромым вернулся  Иван Наумович в родные края.  Отца и мать
в живых не застал, братья поженились, сёстры вышли замуж.  Женился и он.   Поселился в Богородском, глубоко затаив гнев против всякой неправды, против злого начальства и лихоимцев-чиновников. Думал век дожить в мире и покое, да не вышло…
Начало октября 1773 года. Был праздник — день покрова. На площади перед церковью людно. Съехались мужики из окрестных деревень: кто - продать, а кто - купить. Сидят на возах мужики пасмурные, голодные, — год выдался неурожайный, как до нового дотянуть? Горе и беда в каждой избе.

Но вот подъехал на коне молодец и весёлым голосом крикнул на всю площадь:
— Слушайте, православные, слово государево!
Стих гомон, стали мужики  грудиться к верховому, а он вынул из-за пазухи бумагу и стал читать такое, что крестьяне и рты разинули.
«Чего вы ни пожелаете, во всех выгодах и жалованиях отказано вам не будет и слава ваша
не истечет до веку». А дальше «мужицкий царь» сулил свободу от рекрутчины и податей
и жаловал всеми угодьями, землею и реками, лугами, лесами и пашнями. «Работным людям»
на заводах он обещал «всякую вольность», а крестьян, приписанных к заводам, освобождал
от заводских работ.

Толпа радостно загудела:
— Добро! Добро!..
Верховой спрятал грамотку в шапку и на прощание крикнул:
— К вам едет царский полковник  Канзафар Усаев. Примите его с честью!..
Богородцы встретили его хлебом-солью, отвели в мирскую избу. Народу набилось полно, всем хотелось услышать, что скажет полковник государя. И он сказал:
— Вижу, что вы государю покорны.  Ярар (хорошо)…
Надобно от вас поверстать сто человек в воинскую команду. И сотника выбрать.
— Наумыча! — раздались дружные голоса.
— Он на войне был.
— Да ведь я хромой, братцы…
— Всем миром тебя просим, Наумыч, — сказал старик Парфен. И Иван Наумыч решился:
— Для мира — согласен.
Новый сотник пригласил Канзафара к себе. По-праздничному был накрыт стол. Гость ел, пил и похваливал, а хозяин выспрашивал, каков из себя царь-барюшка Петр Фёдорович.
— Чёрный, смуглый, брадатый. Из себя плечист.

Довелось Ивану Наумычу видеть Петра III на параде, и в памяти всплыло бледное курносое лицо тщедушного, вертлявого юнца, неловко сидящего на коне. Тот ли царь-то? Но главное было в другом — новый царь за простой народ, за правду и против дворян. К нему и другие народы приклоняются: и татары, и башкиры. Спросил ещё, велика ли сила у царя-батюшки.
— Сила большая — народ.
Не сказал Канзафар одного: войско Пугачева было плохо вооружено и не обучено, за исклю-
чением казаков. Всю ночь в Богородском ковали в кузницах наконечники для пик, всю ночь не спал отставной капрал Иван Белобородов. Вспоминались пушечный гром, визг картечи, свист пуль, стук барабанов, бегущие в атаку солдаты. Думал о том, что теперь его ждут впереди воинские тревоги, и походы, и бои за правое дело. И, подумав об этом, без страха пошел навстречу своей судьбе. Сердце его было с восставшим народом.

        К. Боголюбов.    Пугачёвский  атаман  Иван  Белобородов. —  стр. 5 - 9.

Боевые  успехи

Ачит - Атыг - Бисерть - Киргишаны. Это линия крепостей с деревянными стенами, со сторо-
жевыми башнями по углам и одной воротной для въезда и выезда. Эту крепостную линию называли тогда «дистанцией», и служила она для защиты от набегов «иноплеменных».
Но набегов давно уже не было, а крепостные гарнизоны состояли из старых солдат-инвалидов. Зато в достатке было ружей, пушек, пороху и ядер. Потому-то Иван Белобородов, получив «царское наставление», и направил сюда безоружную команду на захват этих крепостей. Отряд его вырос уже до ста человек. Ближе других стояла крепость Ачитская. Туда и двину-
лись белобородцы. Опасались сопротивления и подступали осторожно. Но крепость молчала. Тогда Белобородов смело подъехал к воротам. Они распахнулись, и ликующая толпа встретила повстанцев криками «ура!».

В  мирской избе ачитцы докладывали Белобородову:
— Офицеров мы повязали и взяли под караул.
— Спасибо за службу, земляки! А теперь кажите воинский припас и сколько может вас пристать к нашему отряду?.. Через день отряд Белобородова, выросший вдвое, двинулся по приказу нового «царского» атамана Зарубина в поход на горные заводы.
Шёл отряд на Шайтанский завод, где два года назад вспыхнуло восстание под руководством Андрея Плотникова — атамана Золотого.   Это он по приговору заводского населения застрелил тогда самого владельца завода — господина Ширяева.

Здесь Белобородова встретили с почётом и со слезами радости, как желанных освободителей. Занял Белобородов и  соседние заводы — Ревду и  Билимбай.  Мастеровые передались на сторону повстанцев без сопротивления. На площади перед конторой выстроились работные люди  Билимбаевского завода  и ближних рудников. Бритый мужчина в мундире и треуголке доложил Белобородову:
— Имею честь, ваше благородие, я писарь  горного ведомства   Дементий Верхоланцев.
Со мной команда — пятьсот горнорабочих. Желаем служить в армии его величества…

Белобородов избрал своей резиденцией Шайтанку. Здесь в его отряд вступило несколько
сот мастеровых и работных людей. Войско своё он разделил на три части: одной поставил командовать молодого и расторопного Верхоланцева, другой — тучного, приземистого Оску Ось-кина, третьей — угрюмого Егафара Азлаева.   Смелые замыслы бродили в голове Белобородова: мерещился Екатеринбург. Там было горное начальство и сильная воинская команда. Собрал военный совет.
— Не пора ли идти на Екатеринбург?
— Не пора. Легче идти на Утку Демидову, — сказал Оска.
Егафар Азлаев подтвердил:
— Айе!

И  белобородовцы отправились в поход на  Староуткинский завод.  Но завод был обнесен крепостной стеной, и в нём находилась воинская команда с пушками. Густые толпы, рину-
вшиеся на приступ, были встречены картечью. Десятки убитых и раненых остались на снегу. То же повторилось и на второй и на третий день. Белобородов призадумался.
— Не подпалить ли нам эту Утку? — вдруг решил он и велел поджечь стога сена, стоявшие
на поляне перед заводом. Пламя понесло на стены, и они загорелись. Тогда и начался генеральный штурм. Повстанцы ворвались в завод.

        К. Боголюбов    Пугачёвский  атаман  Иван  Белобородов. —  стр. 10 - 12.

Предвестники  крестьянской  войны.

Продолжение ...  Пламя  крестьянской  войны.  (часть I)

Продолжение ...  Пламя  крестьянской  войны.  (часть II)