Первоуральский район

История и география

Журнал  "Уральский следопыт"    № 3    1986 год.

Игорь  ШАКИНКО

рисунки  А. Рассошанского

Часть 4

В  начале ноября Татищев выехал из Петербурга, захватив с собой только одного ученика — своего родственника Андрея Татищева. Официальный Стокгольм встретил Татищева непри-
ветливо. Правда, шведские министры, с которыми его познакомил Бестужев, были любезны
и изысканны, много обещали, но он чувствовал, что всё это пустые слова. Министры явно боялись (и не напрасно), что очень скоро Россия может вытеснить шведское железо с евро-
пейского рынка. Поэтому они под разными предлогами откладывали решение вопроса
о мастерах и учениках.

С  более искренним доброжелательством встретили Татищева в Королевской академии.
И в этом немало помог Филипп Страленберг, с которым Василий Никитич познакомился
ещё в Тобольске в 1721 году. Находясь в плену, Страленберг с увлечением занимался сиби-
рской историей, этнографией и географией и теперь писал книгу о Сибири.
Уже через десять дней после приезда в Стокгольм Татищев сообщал секретарю царя Черка-
сову, что в Упсальской королевской библиотеке «множество российских древних гисторий и протчих полезных книг обретается». «И ежели б его величеству угодно явилось, — писал он дальше, — я надеюся такова человека сыскать, который бы оное собрал в порядок, ибо имею приятелей из знатнейших здешних профессоров и гисториков».

Удачи перемешивались с неудачами. К неприятностям со шведскими министрами добави-
лась ещё и простуда. Василий Никитич занемог, хотя и не прекращал работы. Но среди хлопот, радостей и огорчений он совсем не представлял, какой страшный удар его ожидает. 28 января 1725 года умер Пётр. Несмотря на то, что было прервано всякое почтовое сообще-
ние, известие о смерти русского императора молниеносно облетело шведскую столицу.

Горе подкосило Татищева. Ослабленный болезнью и сильным нервным потрясением, он надолго слег в постель. И, может быть, единственный раз за свою жизнь забыл о делах. Несколько недель он совершенно ничего не делает, не шлет официальных донесений и не пишет частных писем. Не стало человека, с делами и планами которого Татищев связывал свою настоящую и будущую жизнь.

Скоро из Петербурга пришло официальное сообщение: на престоле жена Петра — импера-
трица Екатерина I. «В прошлое воскресенье, — доносил Екатерине Бестужев, — собрался
в церковь со всеми здесь вашего величества российского народа подданными, присягу учинили… Только один берг-рат Татищев в церкви подписывать не хотел и сказал мне, что он дома подпишет, а чего ради он в церкви подписывать не хотел, как все другие подписа-
лись, ведать того не могу. На другой день послал я к нему канцеляриста Мальцева, дабы (дал) он мне ту присягу для отсылки в коллегию иностранных дел, на что он ответствовал, что он сам ту присягу в Берг-коллегию отправит. Я сим его ответом не удовольствовался, сам к нему ездил и оной присяги от него требовал, который насилу с великим трудом обещал оную ко мне прислать, а сам тогда мне оной не отдал. Однакож третьего дня ко мне ту присягу прислал…»

Пожалуй, это один из самых загадочных поступков в жизни Татищева. Что заставило его решиться на такой дерзкий и опасный шаг, как отказ подписать присягу новой императрице? Он основал город и завод, который носит её имя, но он не любил и не уважал эту женщину
со сказочной судьбой, вознесшей простолюдинку на самую вершину, выше которой в России уже ничего нет. Как и многие другие, он внутренне удивлялся выбору царя.
И какими только чарами она околдовала государя? Екатерина не славилась ни красотой, ни женским изяществом. Коренаста, лицо круглое, толстое, с вульгарно вздёрнутым носом, сли-
шком смуглое, несмотря на обильные румяна и белила. Толстая некрасивая шея. Но именно её выбрал Пётр среди многих других женщин.

Жена Евдокия и любовница Анна Монс были капризны и своенравны. И со временем они начали раздражать царя своим недовольством и плохим настроением, и при встречах с ними Петру становилось неуютно. Екатерина же с первых дней постоянно приветлива, ровна, доброжелательна, услужлива без угодливости. Она приспособилась, словно растворилась в привычках, в образе жизни Петра и в то же время сумела остаться самой собой и поэтому не надоедала. По-своему, по-житейски она была умна. Даже когда у царя появлялась очередная любовница, Екатерина не только не выражала неудовольствия или протеста, не только не пыталась очернить свою соперницу в глазах Петра, но покровительствовала ей, оказывала услуги и даже защищала её перед государем. Может быть, поэтому другие любовницы и не задерживали надолго внимание царя, и он неизменно возвращался к Екатерине со словами: «Ты у меня лучше всех».

Пётр никогда не сидел подолгу на одном месте, он постоянно в разъездах, в метаниях то по России, то по Европе. Постепенно Екатерина становится для него незаменимой походной женой. Не по-женски сильна и вынослива, она сопровождает царя в походах и поездках, без всяких жалоб сносит все неудобства, спит в палатках, а то и на голой земле, может ехать верх-
ом на коне десятки верст. Даже во время беременности она сопровождала царя в его скитани-
ях. (А беременна она была почти постоянно и за пятнадцать лет родила Петру одиннадцать детей). И Пётр привязался к этой женщине, она стала ему необходимой. Прутский поход окончательно решил её судьбу.

Русская армия, окруженная со всех сторон турками, оказалась в катастрофическом положе-
нии — без продовольствия, без воды, почти без всякой надежды прорвать превосходящие силы противника, осыпавшего русский лагерь пушечными ядрами. Ополоумевший Пётр бегал по лагерю, бил себя в грудь и от волнения не мог выговорить ни слова. В отчаянии закрылся он в своей палатке и написал письмо своим сенаторам: «Господа Сенат! Извещаю вам, что я со всем своим войском без вины и погрешности нашей, но единственно только по полученным ложным известиям, в семь крат сильнейшею турецкою силою так окружен, что все пути к получению провианта пресечены, и что я без особливые божий помощи, ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения, или что я попаду в турецкий плен. Если случится сие последнее, то вы не должны меня почитать своим царем и государем, и ничего не исполнять, что мною, хотя бы собственноручному повелению от нас было тре-
буемо, покамест я сам не явлюсь между вами в лице моем; но если я погибну и вы верные
известия получите о моей смерти, то выберите между собой достойнейшего мне в насле-
дники».

В  этом положении Пётр предложил Екатерине тайно покинуть окруженный лагерь и укры-
ться в Польше, по она наотрез отказалась покинуть царя. И в то время, когда другие офице-
рские и генеральские жены выли и плакали от страха, Екатерина стала решительно действо-
вать. Собрав все свои драгоценности и деньги, она послала их с верным человеком к турец-
кому визирю, чтобы склонить его к заключению мира…
Наверняка не екатерининский презент, а старания русских дипломатов спасен тогда Петра
и русскую армию от позора и гибели. Но царь был тронут преданностью и мужеством своей любовницы и через несколько месяцев, в феврале 1712 года, сочетался с ней браком.
И хотя произошло это приватно, в маленькой часовне Меншикова, почти без свидетелей
(ибо царица Евдокия ещё жива и брак с ней не расторгнут), отношения Петра и Екатерины определились в глазах людей, окружавших царя.

С  годами Пётр всё больше привязывался Екатерине, называя её «сердечным дружком».
Она даже обрела над ним какую-то особую власть. Когда приближенные видели, что у царя появлялись судороги и начинался очередной припадок бешенства, они немедленно звали Екатерину: только ей удавалось успокоить царя какими-то особыми поглаживаниями его головы. А когда царский гнев или немилость грозили кому-нибудь из тех же приближенных, они тоже обращались к Екатерине за заступничеством или покровительством. Пожалуй, никому из ближайших сподвижников Петра не удалось спасти от топора и ссылки столько людей, сколько Екатерине. Не раз пользовался её покровительством даже светлейший князь Александр Меншиков.

Она старалась быть защитницей других не только из-за милосердия, но и по расчету, ибо своим заступничеством сознательно создавала вокруг себя круг людей, обязанных ей и на которых она могла бы опереться в трудную минуту. При этом у неё хватало ума не вмешива-
ться в государственные дела и не плести придворные интриги. Французский посланник в России Кампредон писал своему королю в марте 1721 года: «Что касается царицы, то, хотя царь всегда очень любезен с ней и нежен с великими княжнами, она не имеет никакого влияния в делах, в которые и не вмешивается. Всё своё усердие она употребляет на то, чтобы поддерживать доброе расположение царя, насколько это возможно удерживать его от зло-
употреблений вином и от других излишеств, значительно подорвавших его здоровье,
и умерять его гнев, когда он готов разразиться против кого-нибудь».

Татищев не входил в число фаворитов Екатерины, которая покровительство-
вала его врагам — Демидову, Меншико-
ву, Апраксину. Впрочем, он и не жалел об этом, поскольку пользовался располо-
жением самого Петра. Приехав в конце 1723 года из Екатеринбурга в Москву, Татищев узнал, что готовится коронация Екатерины, что давало ей право занять престол в случае, если сам Пётр выберет её своей наследницей. Едва ли Василий Никитич сочувствовал такому выбору, но, естественно, мысли свои держал при себе. Никогда ранее на Руси, не короновали царских жён. И вот теперь коронуют первую русскую императрицу — бывшую служанку пастора.

Короновали Екатерину по всем правилам, как заведено было у византийских императоров. Сам Пётр следил за подготовкой церемонии, строго требуя, чтобы всё - проходило согласно древним обычаям, без всяких отступлений. Это удивляло тоже: к старым обычаям Пётр никакого уважения не проявлял и церемоний длительных не терпел. Василий Татищев был среди тех, кого удостоили приглашением в Кремль. Такого пышного торжества в Московском кремле давно уже не видели. На дворцовой площади в парадном строю замерли гвардейские полки. Ход императора и императрицы от Красного крыльца до Успенского собора возгла-
вляла и замыкала рота блестящих кавалергардов. Сам Пётр объявил себя капитаном этой роты. У собора державную чету встречало высшее духовенство, облаченное в самые богатые одеяния.

Архиепископ Феофан Прокопович благословил императрицу и своим звучным басом прои-
знёс молитву. Пётр собственноручно возложил на голову Екатерины новую корону, что обо-
шлась, как утверждали знающие люди, в полтора миллиона рублей, а платье для коронации, что в Париже заказывали, — четыре тысячи. Никогда ранее не допускал Пётр подобной роскоши на придворные церемонии, а теперь не поскупился. Всё это Василий Татищев видел собственными глазами. Так почему же отказывался присягать Екатерине здесь, в Стокгольме? Дело в том, что Василий Никитич знал ещё кое-что, он знал о деле Монса, хотя и не во всех деталях, так как выехал из Петербурга в самый разгар чрезвычайных событий.

В  октябре 1724 года Пётр узнает (далеко не самый первый) о любовной связи Екатерины с её обер-камергером Вилимом Монсом — братом Анны Монс. С утра до вечера царь самолично вёл розыск или в Тайной канцелярии, или в собственном кабинете, который тоже превратил
в застенок. Петербург затих в страхе и ожидании. Шептались, сплетничали, и с уст не сходило имя обер-камергера императрицы Вилима Монса.

А  случилось вот что.  Двадцать лет прожила Екатерина с Петром. Была одной из царских любовниц, стала женой, потом царицей, наконец, императрицей. И все двадцать лет жила
в постоянном напряжении, всё время чувствуя непрочность своего положения, испытывая бесконечный страх за свою судьбу. Промашка, случай нелепый, и всё в её жизни может рух-
нуть и вместо почестей — монастырь, ссылка, плаха. И нужно постоянно жить начеку, чтобы этого не случилось.
Устала Екатерина от Петра. Да и кто от него не устал, особенно в последние годы.
Даже иноземные посланники, коим приходится иметь с императором какие-либо дела по нескольку дней кряду, говаривали со вздохом: счастлив тот, кто может не находиться подолгу рядом с русским царём. А ей приходится быть рядом почти всегда. И всегда сдерживать свои истинные чувства, делать только то, что хочет супруг-император, ублажать его, с улыбкой сносить его дикие капризы и выходки. А как хочется расслабиться, ибо нельзя так долго, так непросто играть порученную, навязанную роль, даже такую великолепную, почётнейшую роль супруги и друга великого императора. Расслабиться, да и то не полностью, удавалось лишь в узком кругу своих приближенных, давних своих подруг: Матрёны Балк, вдовы рижс-
кого губернатора, сестры бывшей любовницы Петра Анны Монс, Анны Юшковой, Салты-
ковой. Да ещё в беседах со своим камергером Вилимом Монсом. С ним Легко и приятно, не надо напрягаться, он так понимает женские слабости.

Счастливец этот Вилим Монс, недаром он родился в рубашке, которую хранит до сих пор
и даже часто носит с собой. Боек, расторопен был с юных лет брат царской любовницы.
А потому и приметил его царь Пётр и использовал для разных мелких, но спешных поручений. Начал Вилим с простого волонтёра и вскоре дослужился до чина лейб-гвардии лейтенанта. Но при царской особе служба беспокойная. И в 1716 году попал он через свою вторую сестру Матрёну Балк в камер-юнкеры к царице Екатерине, стал её секретарем и управляющим личными царицыными имениями и всем другим недвижимым имуществом. Хозяйство огромное, одних крепостных несколько десятков тысяч. Вилим Монс принимает
на службу своих людей, назначает им жалованье, выдает награды. У Екатерины сразу забот хозяйственных поубавилось.

Но не только этим хорош молодой камер-юнкер. Как великолепно устраивает он праздне-
ства, увеселения, гуляния, развлечения для императрицы. Он видится с Екатериной каждый день, докладывает о делах, получает распоряжения. Жгучий красавец всегда весел, любезен
да ещё стихи в честь императрицы сочинять может — с намеками на нежные любезные чу-
вства. Императрице с ним приятно, весело. Ловок Вилим Монс, до того ловок, что добрался наконец даже до постели императрицы. И вот он уже не камер-юнкер, а камергер, а потом
и обер-камергер, когда чин такой появился в табели о рангах.

Ни в чём не может отказать своему камергеру Екатерина, а Вилим Монс со своей сестрой Матрёной не скромничают. Набирает камергер и его сестра всё большую и большую силу.
Вот уже с поклонами, с льстивыми словами, с просьбами разными обращаются к нему не только средней руки чины, но и первые люди государства Российского. Вилим Монс почти никому не отказывает и такие иной раз дела устраивает, что не под силу сенаторам и мини-
страм. А за благодеяния он любим и почитаем.

В  начале ноября 1724 года Пётр вернулся в Петербург после осмотра Ладожского канала. Пятого же числа подкинули ему прямо в кабинет анонимный донос. В доносе том намеки на любовные связи императрицы с камергером, о мздоимстве Вилима Монса и даже о заговоре против жизни императора через отравление его ядом. Пётр не верит. Он не хочет верить.
Его Катеринушка как жена Цезаря. Но подозрения впиваются в сердце.

Никому, кроме генерал-прокурора Ягужинского да начальника Тайной канцелярии Уша-
кова, не говорит он ни слова о том доносе. Ушакову повелевает тайно и спешно найти ано-
нимного доносчика. Нашли. Вздернули на дыбу. Оказался тот доносчик одним из подчи-
ненных камергера Монса. Одним за другим исчезают в застенках Тайной канцелярии пажи
и лакеи императрицы и камергера. Пётр допрашивает сам, отсылая из камеры, не только палача, но и самого начальника Тайной канцелярии. Один на один: император и человек
на дыбе. Пётр ведёт розыск спокойно и деловито. Никаких припадков бешенства, никакой истерики. Каждый вечер возвращается он из застенков Петропавловской крепости в свой Зимний дворец, ужинает вместе с Екатериной, Монсом и его сестрой. С тайной настороже-
нностью впиваются eгo сотрапезники в лицо государя и не замечают в нём ни тени немило-
сти или неудовольствия.

В  тот ноябрьский вечер ужин тоже походил на предыдущие. Пётр приветлив с Екатериной, долго и дружелюбно разговаривает с Вилимом Монсом.
Все успокаиваются: кажется, пронесло. Ужин закончен, и император спрашивает:
— Который час?  Екатерина смотрит на свои золотые часы — подарок супруга:
— Девять часов.  Пётр выхватывает у неё часы, открывает крышку со своим эмалевым портретом и уверенным движением человека, которому подвластно всё, даже время, переводит часовую стрелку на три оборота вперед.
— Вы ошиблись! Уже двенадцать часов. Настал иной день. Всем идти в свои комнаты спать!
Через несколько минут Монса арестовали. Наутро его привели на допрос в кабинет Петра. Император, был страшен. Ещё не произнесено ни одного слова, а под взглядом Петра камергер упал в обморок. Вызвали  врача, тот пустил Монсу кровь. Говорят, что потом камергер вёл себя мужественно.

Розыск, который продолжался восемь дней, снова вёл сам император. Следствие над Монсом словно раздёрнуло занавес и показало фарс, что разыгрывался долгое время за спиною самодержавного монарха, прямо в его дворце, в спальне его коронованной супруги. Пётр создал в России гигантскую систему сыска и слежки над воеводами, губернаторами, членами коллегий, сенаторами, но не видел долго того, что творилось рядом с ним.

Среди бумаг, изъятых у Монса, нашли десятки и сотни писем и записок от министров, пос-
ланников, генералов, епископов. Эти записки и письма униженно умоляли, выпрашивали
у камергера покровительства, наград, чинов, должностей. И среди авторов тех записок самые ближайшие соратники императора: светлейший князь Меншиков, великий адмирал Фёдор Апраксин, канцлер Головкин, князья Долгорукие и Голицины. Пётр поражен, растерян, озлоблен. Поражен, несмотря на то, что он уже многое знал о своих первых помощниках, давно перестал доверять им полностью, давно посматривал подозрительно. Но Катеринушка! Как она-то могла предать его сразу трижды: и как мужа, и как друга, и как императора. Продала за тридцать сребреников та, которую он поднял из грязи и поставил выше всех, собственными руками возложил на её голову впервые в России императорскую корону, обеспечил ей настоящее и будущее, завещал всю Россию. А она торговала его Россией в роз-
ницу. Не просто принимала подарки, а в компании с камергером вымогала огромные взятки. Да ещё, по примеру и по совету Меншикова (эх, Алексашка!), тайно, под вымышленным именем помещала большие суммы в банки Амстердама и Гамбурга.

Из камер-юнкерского журнала императора:  «Ноября 16 дня. Шел по Неве великий лед…
И сей день была экзекуция на Троицкой площади. Вилиму Монсу отрубили голову.
Генерал-майоршу Балк и подьячего Егора Столетова били кнутом да камер-лакея Балакирева и прочих батожьем…» Все восемь дней, пока шло следствие над Монсом, Пётр не встречался
с Екатериной. Имя её ни на следствии, ни в приговоре не упоминалось ни разу.

В  день казни императрицу видели необычайно веселой, улыбка не сходила с её губ.
Вместе с великими княжнами она училась танцевать менуэт. На другой день после казни Пётр повелел императрице сесть в сани и повёз её на Троицкую площадь мимо эшафота, мимо трупа казнённого. Екатерина сидела в санях спокойно, продолжала улыбаться.
Взглянув на голову, посаженную на кол кротко произнесла:
— Как жаль, что у придворных может быть столько испорченности. Через несколько часов
в покоях императрицы поставили стеклянный сосуд со спиртом, в котором плавала голова Монса. Екатерина спокойно улыбалась…

Пётр, наконец, взорвался. Его тело содрогалось от конвульсий. Побледневшеё лицо криви-
лось от судорог. Округлившиеся глаза бешено блуждали. Около получаса он метался из угла
в угол в покоях императрицы, не говоря ей ни слова. Екатерина тоже молчала, но уже не улыбалась.
— Всяк человек есть ложь… С бешеным спокойствием Пётр грубо схватил Екатерину за плечо, подтолкнул к великолепному венецианскому зеркалу.
— Видишь стекло сие? Презрительное вещество, из коего оно составлено, было очищено огнём и служит ныне украшением дворца моего. Но одним ударом руки моей оно снова пре-
вратится в прах, из коего извлечено было. Пётр размахнулся, и осколки посыпались на паркет.
— Разве теперь твой дворец стал лучше?

Петербург тревожно ждал новых казней. Посланники сообщали своим монархам имена предполагаемых жертв. Называли имена Меншикова, генерал-майора Мамонова, кабинет-секретаря Макарова и других любимцев императора. Ходили слухи, что Пётр собирается поступить с Екатериной так же, как Генрих VIII с Анной Болейн. (Анна Болейн — супруга английского короля Генриха VIII, казнённая в 1536 году за супружескую неверность.) Советник коллегии иностранных дел Остерман уведомил послов, что он отговорил импера-
тора от этой затеи, ибо в этом случае ни одну из дочерей нельзя будет выдать замуж за евро-
пейских принцев.

Пётр Великий умирал долго, почти две недели, и мучительно. Болезнь, от которой он умер, не давала ему покоя уже несколько лет и ожесточилась после Персидского похода.
В 1724 году острые приступы болезни, укладывающие царя в постель, чередовались с коро-
ткими передышками, во время которых он занимался делами, празднествами и многодне-
вным пьянством. Летом царский врач Лаврентий Блюментрост вызвал из Москвы на помощь доктора Видлоо. Петру сделали операцию, во время которой он так сильно хватал руками державших его докторов, что у тех остались на теле синие пятна. Лечили царя в основном олонецкими минеральными водами, но, по выражению Феофана Прокоповича, «не было столько силы в врачебных водах, сколько требовала лютость болезни его».

В  рождественские праздники Пётр в сопровождении большой свиты разъезжал по городу
в занимался славлением, запретив подходить к нему с каким-нибудь серьёзным делом.
Самый конец года и начало нового перемежались делами и маскарадами.
Ночь с 8 на 9 января 1725 года Пётр провёл на конклаве — очередном сборище Всешутейного и Всепьянейшего собора, где, как всегда, близко общались с Ивашкой Хмельницким. После конклава болезненный припадок уложил царя в постель, но через несколько дней опасность миновала, и он принял участие в воскресной процессия князь-папы и даже объявил о поездке в Ригу. А затем начались трагические тринадцать дней.

Обстоятельства смерти Петра Первого до сих пор остаются одной из загадок таинственного XVIII века. Появились разные версии. Ходили слухи, что Петра отравили Екатерина с Менши-
ковым. По мнению некоторых медицинских светил Европы, болезнь русского царя вовсе не была смертельной. Что же рассказывают современники и биографы о последних днях Петра Первого?

В  ночь с 16 на 17 января 1725 года Пётр почувствовал себя очень дурно, начался очередной припадок с острыми болями, которые прекратились только 18 января. Передышка была кратковременной
и к вечеру боли возобновились. Царю стало так плохо, что вызвали духовника, и Пётр исповедовался. Кампредон, которому очень важна была личная встреча с императором
и который использовал все средства, чтобы получать информацию о состоянии Петра, сообщал в Париж: «Покуда болезнь мешает монарху заниматься делами. Третьего дня
он на всякий случай исповедовался и прича-
стился, ибо и сам не думал оправиться от страшно мучивших его болей, от которых он очень ослабел. Ночь со среды на четверг он проспал часов пять, и этот день провёл довольно спо-
койно, так как боли значительно поутихли. Толстой, Головкин и Апраксин были допущены
к нему, но прибывших после них Ягужинского и Остермана не допустили, чтобы не утомлять монарха. Вчера, в пятницу, лихорадки совсем не было, а урина была гораздо чище, и царю продолжали давать те же лекарства, которые он принимал всё время против задержания мочи. Его лечит теперь одними бальзамическими травами и надеются, что дней через семь или восемь он будет в состоянии встать с постели и заняться наиболее важными делами».

Пётр вызвал к себе итальянского доктора Аццарити и советовался с ним наедине, Кампре-
дон, который был с Аццарити в дружеских отношениях, писал в своем очередном донесении: «Рассказывали, будто у него опухоль в нижней части живота и множество других болезненных явлений, казавшихся опасными. Однако вечером этот доктор итальянский приехал ко мне
и успокоил меня. Он сказал, что хотя ему и приказано держать всё в тайне, но из дружбы
ко мне и зная, какое участие я принимаю в здоровье царя, он не скроет от меня истину.
Он исследовал монарха и, по его словам, наложенный ему на нижнюю часть живота пластырь служит лишь размягчающим средством для облегчения мочеиспускания. Задержание является следствием застарелой болезни…

В  ночь с субботы на воскресенье снова пришли лютые боли, и Пётр кричал неумолчно.
Крики и стоны его раздавались по всему дворцу. В понедельник (25 января) ему сделали опе-
рацию и извлекли два фунта урины. Больной ненадолго уснул, но вскоре боли возобнови-
лись. Голиков в «Деяниях…» пишет, что «вся сила в нем так ослабла, что он при умножаю-
щейся ежеминутно болезни своей не вопил уже больше, а только лежал с жалостным стоном». Во вторник утром (26 января) император повелел освободить четыреста преступников, сосланных на каторгу, и объявить им, что они освобождены «для здравия государя».
Тогда же император продиктовал свой последний указ — о продаже казённых товаров (икры и рыбьего клея). Странная тема для последних распоряжений. О наследнике своем он не сказал ни слова.

Между тем по приказу Меншикова Зимний дворец окружила стража. О дальнейшем ходе болезни Кампредон пишет так: «9 утра попросил овсянки, но едва проглотил несколько глотков, как его схватил сильный пароксизм лихорадки, сопровождающийся судорогами,
от которых он не мог говорить и оставался в бесчувственном состоянии до полудня».
Утром 27 января Пётр ещё раз повелел «вины оставить» тем, кто приговорен «к смертной казни или в ссылку на каторгу вечно» (кроме осужденных за особые государственные престу-
пления). А затем произошёл загадочный эпизод, который Бассевич так излагает в своих записках: «Наконец в одну из тех минут, когда смерть перед окончательным ударом даёт обыкновенно вздохнуть несколько своей жертве, император пришёл в себя и выразил желание писать, но его отяжелевшая рука чертила буквы, которых невозможно было разобрать, и после его смерти из написанного им удалось прочесть только первые слова: «Отдайте все…» Он сам заметил, что пишет неясно, и потому закричал, чтоб позвали к нему принцессу Анну, которой хотел диктовать. За ней бегут, она спешит идти, но когда является к постели, он лишился уже языка и сознания, которые более к нему не возвращались. В этом состоянии он прожил, однако ж, ещё 36 часов».

Эти последние два слова, начертанные Петром, вызывали самые разные догадки. Кому со-
бирался отдать он русский престол? Екатерине? Многие действия императора последних лет вроде бы свидетельствуют об этом — и указ 1722 года в праве монарха выбирать себе насле-
дника, и коронация Екатерины в мае 1724 года. Пётр понимал, что окружение Екатерины — это и его окружение, его соратники, которые хорошо или плохо, но могли продолжить преобразования. «Дело Монса» порушило это намерение, и Пётр уничтожил завещание
в пользу своей супруги. Своему внуку Петру Алексеевичу? Едва ли. Сын царевича Алексея стал бы знаменем оппозиции, которая ненавидела царя и егореформы. Может быть, дочерям? Но любимица Петра, старшая дочь Анна, помолвлена с голштинским герцогом и уже пись-
менно отказалась от своих прав на, русский престол. Дочь Елизавету прочили тогда в жены французскому королю Людовику XV.
Да Пётр и не мог видеть в Елизавете продолжательницу своих дел, к которым она не проявляла никакого интереса. И уж, конечно, не Меншикову и никому другому из своих «птенцов» не собирался император «отдать все…»

Нет, недаром Пётр все откладывал и откладывал своё решение до самого последнего моме-
нта, а не нанисал ранее нового завещания. Времени для этого он мог бы найти. Трагедия заключалась в том, что передавать наследство было некому. Преемника на престол Пётр готовил давно. Много лет приобщал он к делам своим сына Алексея. Брал с собой в военные походы, на корабельные верфи, давал разные поручения, уговаривал, убеждал, угрожал… Правда, приобщение это делалось наскоками, время от времени, нетерпеливо, грубо.
У Петра всегда не хватало времени. Ещё в 1703 году он говорил новому учителю царевича Гюйссену: «Самое лучшее, что я мог сделать для себя и своего государства, — это воспитать своего наследника. Сам я не могу наблюдать за ним, поручаю его вам».

В  1704 году Пётр потребовал от сына: «Мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру. Ты должен любить всё, — что служит к благу и чести отечества». Сын возне-
навидел отца и дела его. И Пётр пожертвовал сыном… Наследником был объявлен малоле-
тний сын Петра и Екатерины царевич Пётр Петрович. Но в 1719 году он умер. «Смерть сия сломила наконец железную душу Петра», — писал А.С. Пушкин. С ним случился нервный припадок. Царь заперся у себя в кабинете, три дня ничего не ел и отказался принимать кого бы то ни было.

Пётр скончался рано утром 28 января 1725года. О чём он думал в последние дни своей-жизни, в те часы, когда отступали боли? Этого мы уже никогда не узнаем. В каких именно грехах каялся он своему духовнику Федосу, который провёл рядом с ним последние дни и часы? Имеются свидетельства, что в чём-то он раскаивался, называл себя первым грешником. В чём обвинял себя Пётр? И это тоже неизвестно. После смерти Петра Первого у власти побывали все, кому он не хотел завещать престола: и Екатерина с Меншиковым, и внук
Пётр II, и Елизавета…

Вскоре после воцарения Екатерины духовника Федоса тайно сослали в монастырь, где соде-
ржали в полной изоляции и уморили голодом, Федос знал что-то опасное, но молчал и толь-
ко нагло вёл себя с Екатериной. Запомнили одну фразу, сказанную Федосом о Екатерине: «Будет еше трусить, мало только подождать». Какую-то тайну Федос унес с собой в могилу. Бассевич пишет также о разговоре с целью заключить Екатерину с дочерьми в монастырь
и возвести на престол внука Петра Великого — великого князя Петра Алексеевича.
Но Меншиков, которому такой вариант тоже грозил гибелью (его фамилия стояла первой
под смертным приговором сыну Петра — Алексею), поднял гвардейские полки, которые
и провозгласили Екатерину императрицей. Василий Татищев в Стокгольме мог не знать многих деталей, но он знал главное — Екатерина заняла престол незаконно и поэтому положение её непрочно. Может быть, поэтому он и выжидал, не торопясь присягать…

Птенцы  гнезда Петрова.  (часть I)

Продолжение ...  Птенцы  гнезда Петрова.  (часть II)

Продолжение ...  Птенцы  гнезда Петрова.  (часть III)

Окончание ...  Птенцы  гнезда Петрова.  (часть IV)