Первоуральский район

История и география

Журнал  "Уральский следопыт"    № 3    1986 год.

Игорь  ШАКИНКО

рисунки  А. Рассошанского

Часть 2

Об определении Татищева к новому делу царь объявил в Сенате. С увлечением взялся арти-
ллерийский офицер за эту работу. Он собирает географические книги и старинные карты, набрасывает план будущих трудов. Он намеревается связать с новым, делом свою судьбу на многие годы, может быть, на всю жизнь. Но, как это не раз, судьба его делает неожиданный поворот. В начале 1720 года его направили на Урал. Первый горный начальник уральских рудников и заводов. Клевета Демидовых. Опала. Следствие. Оправдание. Строительство на Исети Екатеринбургского завода. Поездка в Петербург с поручениями нового горного начальника  Генина…

С  новым усердием и вдохновением занимается Татищев уральскими делами и в Москве и в Петербурге. Он атакует Берг-коллегию, но чаще всего докладывает о горных нуждах самому императору. Пётр охотно допускает его до себя и внимательно выслушивает. Татищев увлеченно рассказывал о Сибири, (Восточный склон Уральских гор в то время тоже называли Сибирью), о том, что сам видел, и о том, что слышал от разных людей. Говорил с восто-
рженным пристрастием о её горах и лесах, реках и озёрах. Утверждал, что во всей Сибири воздух здоров, а потому многие болезни здесь неизвестны. Сибирские народы моровой язвы никогда не знали, что лихорадка здесь весьма редка, что женщины, которые в Руси никогда не рожали, приехав в Сибирь, сразу же чреватели, и бесплодные жены дюже редко находятся…

Рассказывал о разном, но особенно о рудах, которых, там великое множество и которые славны и даже удивления достойны. Что железо в Сибири за главный металл почитаться может, и как множеством, так и добротою руд все русские и иноземные превосходят.
Что медных руд там по разным местам находится неоскудно. Что к обретению серебряных
и золотых руд надежда подается. Что есть и свинец, и купорос, и сера горючая, и селитра, и слюда, и квасцовая земля, и многое другое. Что снова нашли демидовские люди амиант, или шелковый камень, из которого можно делать полотно, что в огне не сгорает. И что узорча-
того каменья множество: яшмы, сердолика, агата, хрусталей разных цветов, аметистов вишнёвых или зеленоватых…

Уже немало сделано в Сибири на Великом поясе, как Татищев стал называть Уральские горы, чтобы столь огромное богатство не лежало втуне, но ещё больше нужно делать. А что именно — у него уже продумано и подсчитано. И какие заводы, и где строить, и во что это обойдется. Какую продукцию, и сколько даст каждый завод, и какую прибыль государство может получить. Каким должно быть сибирское горное начальство в Екатеринбурге и с каким штатом. Какие мастера нужны и какое им платить жалованье…

Каменский железный завод.
Риунок  С.С. Киприна.

Для горных дел Пётр ничего не жалел, ибо, как он отмечал в одном из указов, «от рудокопных заводов и прилежного устроения оных земля обогатеет и процветает…» Василий Никитич позднее вспоми-
нал об одном эпизоде, который скорее всего относится именно к 1724 году. «Пётр Великий, — писал Татищев в одном из писем Шумахеру, — рассуждая о Берг-коллегии, чтоб довольно оную деньгами для рудокопей и мануфактур снабдить, на которое князь Дмитрий Голицын, как президент Камор-коллегии, советовал, чтоб тем не весьма спешить и недостатком денег других расходов не оставить. На оное его величество ответствовал: «Хотя у меня в житницах жит не веема много, но лучше оные посеять, нежели мышам на снедение беречь, ибо от посеянного буду иметь приплод, а от мышей ничего не получу».

Князь Голицын был прав: денег в казне не было и потому даже армии и даже гвардейцам годами не платили жалованья. Поэтому при всём своем пристрастии к горным делам импера-
тор не мог наскрести нужной суммы. И Татищев это понимал. Он искал другие источники финансирования. Появилась идея о создании частной горной компании на Урале для разработки богатых медных руд на речке Полевой и в урочище Гумешки.

У  кого первого зародилась эта идея, не совсем понятно. Возможно, у Татищева, а возможно, и у самого Петра. Завести в России торговые и промышленные компании царь намеревался уже давно. Но поскольку опыта у русских не было, - то пытались пригласить «чужестранных охотников». Будучи в Париже, Пётр встретился с Джоном Ло — человеком весьма своеобра-
зным. Жизнь Джона Ло полна приключений. В ней было всё — дуэли, побеги из тюрем, любовные интриги, крупные карточные игры, грандиозное предпринимательство. Ло был не только авантюристом и ловким дельцом, а и талантливым экономистом и организатором.

Пётр познакомился с Ло, когда тот был на вершине своего предпринимательства.
Он занимал в Париже пост директора им же созданного Всеобщего банка. Им же организо-
ванная гигантская Миссисипская компания процветала. Она успешно осваивала долины Миссисипи, основала город Новый Орлеан.

При встрече с русским царем Ло красочно расписал свои дела и планы. И Пётр увлекся его идеями. Уже в России Пётр прочитал специально для него переведенную книгу Ло «Рассужде-
ния о деньгах и торговле». В январе 1721 года появился царский указ о приглашении Джона Ло на русскую службу. Ло предлагалось в «плодородной восточной России около Каспийского моря города и селы заложить», завести заводы и мануфактуры, привлечь иностранных колонистов. «Ежели господин Ляус российские рудокопные дела, також и Персидскую торговую компанию в Российском государстве сам сочинит, и учреждать намерен, то ему паче других обер-дирекция оной компании вручёна будет…»

За эти и другие дела, император собирался на редкость щедро наградить француза.
Ло обещали княжеский титул, 2000 дворов крепостных, чины обер-гофмаршала, действите-
льного тайного советника и президента коллегии, орден Андрея Первозванного…  Однако столь лестные предложения уже не застали Ло в Париже: после грандиозного краха он бежал из Франции. И вот теперь, в начале 1724 года, решено создать свою, русскую компанию.
Не доверяя Берг-коллегии, Василий Никитич не спешит ознакомить её со своим проектом.
И только 25 февраля 1724 года в доношении с Олонецких заводов, где он находился вместе
с императором, Татищев информирует коллегию: «Его императорское величество изволил
мне приказывать, чтобы обретенные медных руд места отдать в компанию и повелел мне… призывать охотников число довольное, по которому я написал представление каких обя-
зательств к содержанию тех заводов и по удовольствованию компании потребно. И оное его величество 12 сего февраля (в другом документе стоит 13 февраля), быв в Сенате, и слушать изволил, приняв за благо, которое и подписал по некоторым пунктам своею высокою рукою.
При том же милостиво изволил мне для лучшего, произвождения быть с прочими в той компании…»

Далее Татищев просит коллегию напечатать «привилегию» — объявление о «собирании компании» и её условиях, и прислать к нему «как возможно поскорее». Проект Татищева о медной компании коллегия послала Геннину в Екатеринбург. Ждали его мнения. Генерал молчал. Запрос послали вторично. Но Геннин ответил сначала не коллегии, а Петру: «Пожалуй послушай меня и не реши горных здешних дел и положи на меня, как я прикажу… И ты ныне не отдавай тех шахт и штолат при Полевой…»

Геннин обиделся на Татищева и обиделся всерьез только потому, что проект компании и некоторые другие дела тот решал без его совета. Впрочем, ревнивое отношение генерала к Василию Татищеву начало проявляться ещё в конце 1723 года. Если ранее, считая своё пребывание на Урале временным и предлагая на свое место Татищева, Геннин писал Петру, что «к тому делу лучше не сыскать, как капитана Татищева», то теперь тон его письма весьма изменился. И особенно после указа Сената от 2 июня 1724 года. Указ гласил: «… Капитану Татищеву быть советником Берг-коллегии в Сибирском горном начальстве, а как ему во управление того Горного начальства поступать и по отбытии из Сибири генерала маиэора Геннинга вышепомянутые казенные заводы обще ль с советником Михаэлиеом ведать о том, определить в Берг-коллегии».

То, чего добивался Геннин, свершилось — Татищев назначен горным начальником.
Но теперь генерал встречает это известие со скрытым неудовольствием. Летом 1724 года он пишет в Берг-коллегию: «Что господин капитан Татищев пожалован советником и суда в Сибирь, будет то воля государева, как он изволит…» Уже в этих первых строчках чувствуется неприятие такого решения, он не считает его лучшим. «И хотя, — продолжает дальше Геннин, — его господь бог разумом и благословил, однако волею божиею больше болен, нежели здоров, и хотя он… трудитца желает и рад, но болезнь ево недопустит завсегда по заводам ходить и присматривать…»

Обостряются отношения Василия Никитича и с Берг-коллегией. Они почти с самого начала стали довольно напряжёнными, и Татищев чаще обращался к самому Брюсу. Но поскольку тот в последние годы редко появлялся в Петербурге, Татищеву поневоле приходилось иметь дело с другими членами коллегии. А горный начальник имел основания быть недовольным их зачастую некомпетентными или запоздалыми решениями. Кстати, и генерал Геннин тоже не терпел Берг-коллегии, даже по мелочам обращался к самому Петру и постоянно упрашивал царя оградить от вмешательства коллежских чинов.

Очевидно, Татищев и Геннен прежде не раз говорили между собой о недостатках коллеж-
ского руководства. И вдруг Геннен доносит Берг-коллегии о том, что говорил о ней Татищев. Уже после отъезда Василия Никитича с Урала в Екатеринбург пришёл коллежский указ с требованием от Татищева письменного объяснения: «Для чего он, кроме генерал-фельдце-
хмейстера, кавалера и президента графа Якова Вилимовича, также и без тебя генерал-майора, под ведением Берг-коллегии быть не может, ниже не хочет? И какая явная неправда от оной коллегии ему, капитану, учинена? И на какие его предложения к пользе и службе его имп. величества касающихся интересов ни в малом, в чем никакой резолюции не учинено?
И какое ему в том помешательство чинили? И в чем виноваты были в ссоре его с Демидовым? И для чего он, капитан, в бытность свою в Сибири и в Москве, ежели на доношения его от Берг-коллегии резолюции никакой не учинено, о том в Берг-коллегию не доносил?»

В  Петербурге, видя благосклонность императора к Татищеву, Берг-коллегия не стала требо-
вать от него ответов на эти вопросы. Но несмотря на поддержку самого императора, ураль-
ские дела решались в Берг-коллегии и Сенате весьма медленно и волокитно. Государственная машина ворочалась с трудом, и при всём своём старании Татищев не мог ускорить её ход. Однако он понимал, что если здесь, в Петербурге и Москве, не добьется нужных решений, то издалека, с Каменного пояса, из Сибири сделать это будет намного труднее и даже невозмо-
жно. И тагда он не сможет осуществить свои планы. Поэтому и не торопился Василий Никитич сменить Геннина в Екатеринбурге…

Людей, пригодных для горного дела, на Урале по-прежнему не хватало, хотя вместе с Генниным и приехали разные олонецкие и другие мастера, а также «школьники», то есть выпускники специальных московских школ. Но их было мало, да и не все опра-
вдали надежды. Когда Геннин узнал о наз-
начении вместо себя Татищева, то летом 1724 года писал в Берг-коллегию, что хотя он (Татищев) «во оном деле искусен, токмо надобно ему здоровых и добрых управи-
телей». А пока таких не имеется. Заводской комиссар Неклюдов, который должен быть первым «помогателем» горному начальнику — «человек скорбный» и потому «за работами присматривать не может», да к тому же взяточник.

Почти всех московских «школьников» Геннин называет плутами, бездельниками и ленив-
цами. Школьник Брадов «учинил нарочное смертное убийство для блудного дела» и находи-
тся в Тобольске под судом. Сабанеев принял из казны деньги «на дачу жалованья» горным ученикам и растратил их, за что сослан в Нерчинск. Остафьев «чинил многие в горных делах пакости». «Куроедов и протчие к завоцким делам непотребны и весьма глупы, кроме едина Рыбникова и Порошина». И только Клеопину и Гордееву Геннин дает лестную характери-
стику и пишет о их искусстве и радении в строении и исправлении заводов. Но здесь, по Геннину, другая беда: Клеопин и Гордеев получают мизерное жалованье и «впредь, смотря
на такую обиду, тщания не будет от других добрых людей». О советнике Михаэлисе Геннин вообще не мог говорить и писать без желчи. Михаэлис был спесив и чрезмерно тщеславен, занимался сочннением длиннейших, инструкций на немецкий манер, без учета местных условий. К дельным советам «для своей гордости» он не прислушивался, а в делах оказался беспомощным и «чинил тому противное». Кроме того, советник не знал русского языка.

Всё это Василий Никитич знал не хуже Геннина. И обстоятельно подбирал людей для Урала. Съездил на Олонецкие заводы и забрал там несколько мастеров.  Мало.  Где искать ещё?
У Татищева появился новый план: пригласить в Россию шведских горных специалистов, а туда, в Швецию, послать русских учеников. И он подаёт свои предложения в Берг-коллегию, Сенат и Петру. Не только горными, делами занимался в это время Василий Никитич. Ещё в 1719 году он стал «сочинять» географию России. Не прекращая своих географических занятий и на Каменном поясе. И понял, что написать обстоятельную географию невозможно без знания истории страны. А потому принялся за исторические изыскания. В 1722 году Василий Никитич познакомил Якова Брюса и Феофана Прокоповича с «началом истории» и о своем намерении написать «полную историю России».

Неизвестно, как часто встречался в 1724 году Татищев с Брюсом, который отошёл от всех дел и уединялся то в петербургском доме, то в подмосковной усадьбе Глинки. Никаких свиде-
тельств о их встречах в 1724 году пока не имеется. Но, как позднее вспоминает сам Василий Никитич, с Петром разговоры о географин и истории российской возникали не раз.
И не только с Петром. Ученые занятия сблизили Татищева с архиепископом Феофаном Прокоповичем. Их тянуло друг к другу желание поспорить, возможность интеллектуального фехтования. Феофан тоже занимался историей, составил каталог великих князей и царей русских от Рюрика до Петра с кратким описанием их значительных дел. Перед персидским походом Пётр поручил Прокоповичу написать историю своего царствования. У архиепископа была богатейшая библиотека книг и рукописей.

Их сблизила не только история. Они оказались единомышленниками прежде всего по отно-
шению к реформам Петра.  Феофан смело шёл на изменение старых церковных догматов. Когда Татищев сообщил с Урала, что пленным шведам, которые работают на рудниках и заводах, и которые пожелали остаться в России, не разрешают женится на русских женщинах, то Прокопович провел через Синод закон, разрешающий брак православных с иноверцами. Для обоснования своей точки зрения он написал целый научный трактат с примерами из истории и с ссылками на учения апостолов и святых отцов.

Нередко бывая в доме архиепископа, Татищев ввязывался в светские и богословские диску-
ссии, высказывал довольно смелые для того времени мысли. И. Голиков приводит эпизод, который, возможно, произошёл в доме Феофана. Татищев, «будучи в одной компании, говорил слишком вольно насчёт преданий церковных, относя оное к вымыслам корыстного духовенства, причём касался в ироническом тоне и неких мест святого писания».
Петру немедленно донесли об этом, и он на следующий же день призвал Татищева к себе для объяснений. Вольнодумец, очевидно, не только не стал оправдываться, но начал защищать свое мнение, чем и вывел императора из себя. Схватив свою знаменитую дубинку, Пётр стал колотить Татищева, приговаривая: «Не соблазняй верующих честных душ, не заводи вольно-
думства, пагубного благоустройству. Не на тот конец старался я тебя выучить, чтоб ты был врагом общества и церкви!»

Пётр вовсе не был глубоко верующим человеком. Он сам мог посмеяться над священным саном, рассказать обидную для духовенства шутку. Но как монарх он понимал значение религии и церкви и вовсе не собирался рубить один из суков, на котором держалась его власть. Петра не интересовала суть вольнодумных мыслей Татищева. Он упрекал его не за «ложность» взглядов, а за то, что «ослаблял струну, которая составляла гармонию всего тона», за то, что разрывает «цепь, все в устройстве содержащую», соблазняет своим вольнодумством других.

И  как это ни парадоксально, эпизод с дубинкой лишний раз подтверждает хорошее отно-
шение Петра к Татищеву. Далеко не каждый из близких к Петру людей удостаивался царской дубинки — это был знак расположения и казуемому. В последние годы Пётр всё меньше наказывал лично, стараясь поднять авторитет своих судебных органов. И его дубинка опускалась только на того, кем он особенно дорожил. Поэтому «побитые царем» вспоминали об этом не только без горечи, но как об особой милости даже тогда, когда считали себя наказанными незаслуженно. Дело, конечно, не в дубинке. Да и анекдот, приведённый Голиковым, всего лишь анекдот, хотя и похож на реальный факт. Но мы уже чувствуем особое отношение Петра к Татищеву. Император приближает его к себе и даже выделяет среди других своих ближайших соратников. Присмотримся немного внимательнее к другим «птенцам гнезда Петрова» и к некоторым событиям конца петровского царствования.

Они были очень разными, эти «птепцы» - сподвижники Петра. Василий Татищев — один из самых поздних «птенцов», Он появился при дворе, когда гнездо оказалось почти разоренным. Очень многих из царского окружения Татищев знал намного раньше и мог бы рассказать
о них немало интересного. Но труда о Петровской эпохе он так и не оставил нам, если не считать двух листиков «Краткого изъятия из великих дел Петра Великого, императора всероссийского», написанных в 1725 году.

Отдельные эпизоды и события петровского времени встречаются в самых разных сочинениях Татищева. Встречаются и краткие характеристики отдельных сподвижников царя-преобразо-
вателя. В рукописном отделе библиотеки Академии наук в Ленинграде сохранилась копия, части письма Татищева неустановленному адресату: «Сие я тебе всех людей тех показал, с кем сей великий государь… незабвенную славу себе и своему отечеству принес».  Однако той части письма, в которой Василий Никитич «показал советников и помосчиков» Петра, не сохранилось…

Яков Вилимович Брюс из самых ранних «птенцов», ещё от потешных полков. Во время заго-
вора Софьи Брюс один из первых приехал к Петру с «великим поспешанием». Брюс был способен для многих дел, и Пётр, пожалуй, перегрузил его обязанностями. Яков Вилимович не только возглавлял артиллерийское ведомство, не только сам занимался наукой и насаждал её в России, но и вёл дипломатические переговоры, выполнял разные государственные пору-
чения. Пётр запрещал сенаторам быть одновременно и президентами коллегий, но, подумав, сказал: «Надлежало бы в Берг-коллегию выбрать другого президента, но заобычного не знаю».

Брюс терпеть не мог придворных интриг и, как уже упоминалось, в последний год жизни Петра под предлогом болезни отошёл от дел. Поэтому встречи Василия Никитича с Брюсом стали носить только частный характер. Другой сподвижник Петра, с которым Татищев был долгие годы связан если не дружескими, то хорошими приятельскими отношениями, — это архиепископ Феофан Прокопович. Личность колоритная и крупная для тех времен. Настолько крупная, что не вмещалась в границах чисто церковных деяний, хотя именио такой путь предопределен для него с детства. Зависело это, наверное, и от характера. Прокопович был, по воспоминаниям одного из его друзей, «крепкого телосложения»,
с глазами зелёными, холерик, темперамента сангвинического».

Прокопович приводил в восхищение даже своих недругов. Один из них, доминиканский монах Бернард Ривера, дает такое описание Феофана: «В храме он важен, в алтаре внушает к себе почтение, в проповеди красноречив, в беседе о божественных и мирских предметах учён и изящен; он одинаково хорошо владеет греческим, латинским и славянским языками;
в домашней жизни он великолепен… Если его следует порицать за что-нибудь, так это — за его религиозные убеждения, если он их вообще имеет…» Подобные подозрения появились
не у одного Риверы. Феофан много и со страстным любопытством учился, за несколько лет обошёл пешком почти всю Европу, стал врагом догматизма и ярым сторонником просвещения.

Василий Татищев, не терпевший церко-
вников и не упускавший случая обвинить их в самых разных пороках и особенно
в невежестве, о Феофане Прокоповиче отзывался наилучшим образом и называл его «наш преучёный архиепископ Проко-
пович». И даже считал, что Россия «едва ли так учёного архиерея имела ль». Своим свободомыслием Феофан нажил себе немало врагов, опасных и сильных.
И не известно ещё, чем бы кончилась его карьера, если бы царь Пётр не приблизил
к себе умного и учёного церковника и не использовал бы его для борьбы с церко-
вными противниками. Прокопович реформировал русскую церковь так, как того хотел царь, и окончательно подчинил её самодержавной власти.

Архиепископ Феофан Прокопович стал главным теоретиком и идеологом просвещённого абсолютизма, главой «учёной дружины» Петра. Благодаря своей редчайшей эрудиции и яркому таланту публициста и оратора он мог доказать необходимость и правомерность лю-
бого царского начинания. Правда, основным методом его доказательств были исторические аналогии. Не пренебрегал он и софизмами. Его биограф И. Чистович отмечал, что, «к сожа-
лению, Феофан применялся к произволу монарха, забывая иногда святую правду и жертвуя истиною угодливости».

Пётр ценил Феофана, лично ему симпатизировал и многое прощал ему. Тот же Чистович приводит эпизод, характерный для отношений царя и архиепископа. «Однажды вечером, — пишет Чистович, — архиереи пожаловались Петру, что архиепископ Феофан ведет недостойный его сану образ жизни, в полночь начинает пировать и веселиться под звуки музыки. Пётр, обратившись к говорившему архиерею, предложил:
— Поедем, батюшка, к нему с тобой и увидим, правда ли это? Подъехав незаметно в простых санях, царь и архиерей вошли в дом Феофана в такой момент, когда хозяин держал в руке кубок вина. Увидев государя, Феофан дал знак, чтобы музыка замолкла, и, подняв руку, громогласно произнес:
— Се жених грядет в полунощи и блажен раб его же обрящет бдяща, не достоин же, его обрящет унывающе. Здравствуй, всемилостивейший государь! В ту же минуту подносится всем присутствующим по бокалу внна и все пьют за здоровье его величества. Государь, — обратившись к сопровождающему его архиерею, сказал:
— Ежели хотите, то можете остаться здесь, а буде не изволите, то имеете волю ехать домой,
а я побуду с столь приятной компанией».

В  кругу близких Феофан был интереснейшим и остроумным собеседником и любил, как
и сам Пётр, мешать шутки с делом. А его изречения, афоризмы, притчи пересказывались потом другими. Прокопович явился для Петра одной из самых удачных находок. Феофан — один из немногих соратников Петра, к которому император, кажется, сохранил доверие до конца своей жизни. По крайней мере, ни о каких конфликтах ни архивные документы, ни воспоминания современников нам не рассказывают. Из «учёных» соратников Петра, кроме Брюса и Прокоповича, можно назвать ещё несколько имен, правда, рангом пониже.
Но в основном ближайшеё окружение Петра состояло из практических деятелей.
Среди них особое место принадлежит Меншикову.

Итак, Александр Данилович Меншиков. Представлять его читателю едва ли есть надобность. Вот привычные определения его: самый известный, самый яркий, самый деятельный сподви-
жник Петра. Иные историки называют его самородком, которого природа наградила тала-
нтами полководца и организатора. Второй человек в России при Петре и первый при Екате-
рине — таков А.Д. Меншиков. Меншиков имел титулы и чины: фельдмаршала, а потом даже генералиссимуса, светлейшего князя, президента Военной коллегии.
Был, оказывается, Алексашка и… членом Королевского общества — одной из самых солидных академий мира. Причем был первым из русских членом иностранной академии. Этот титул он получил ещё в 1714 году. Только через три года членом Парижской академии был избран сам царь Пётр. Он стал вторым русским, удостоившимся этого высокого звания. Любопытно, что письмо с извещением о избрании Меншикова членом Королевского общества прислал
в Россию не кто иной, как сам Исаак Ньютон.

Парадокс состоит в том, что Александр Меншиков был… неграмотным. Совсем, абсолютно неграмотным. Об этом имеются свидетельства современников. В дневнике 1710 года датского посла Юста Юля имеется запись: «Князь — Меншиков говорит порядочно по-немецки, так что понимать его легко, и сам он понимает, что ему говорят, но ни по-каковски ни буквы не умеет ни прочесть, ни написать — может, разве подписать свое имя, которого, впрочем, никто не в состоянии разобрать, если наперед не знает, что это такое».

Франц Вильбуа, находившийся на русской службе и тоже лично знавший светлейшего, отмечает в своих «Записках»: «Он не умел ни читать, ни писать и выучился только плохо подписывать своё имя. Но в присутствии людей, не знавших о том, скрывал он свою безграмотность и показывал вид, будто читает бумаги…» Князь Борис Иванович Куракин тоже с презрением отмечает этот курьёз. Несмотря на подобные свидетельства, некоторые историки считают их, по крайней мере, преувеличенными. Через Меншикова, занимавшего высокие посты, проходили тысячи и тысячи самых разных документов, требовавших резолюций и поправок. Однако при внимательном просмотре его огромного фамильного архива не удалось найти ни одного меншиковского автографа. Даже в любовных посланиях собственноручно оказались начертанными только два слова: «Александр Меншиков».

Александр Данилович был, безусловно, своеобразно талантлив — энергичен, напорист, смекалист, расторопен. С полуслова понимал Петра и в делах его «поспешал» с «усердным прилежанием». Тот же Вильбуа заметил особенность его способностей: «Меншиков от природы одарен большим умом. Слыша разговоры и суждения о делах разного рода, он так образовывался, что, совершенно зная нрав и характер своего властителя и легко располагая умом его, он достиг… высочайшей степени фортуны, неслыханных милостей, величайших почестей и достоинства в Российской империи».

Заслуги Меншикова в петровских преобразованиях общеизвестны, хотя нередко и преувели-
чены. Его называли и называют «крупным военачальником». Он и в самом деле участвовал почти во всех важнейших сражениях Северной войны, но проявил себя более в лихих атаках
и налетах, чем в военной стратегии. В боях он лично отважен до безрассудства. И при этом фатально удачлив. В Полтавской битве под ним убили три лошади.

В  первые годы своего царствования  Пётр высоко ценил своего сподвижника и друга.
Ещё в 1712 году царь писал «о совершенном доверии» к Меншикову и о том, что «я в его искусстве и верности довольно обнадежен». Хвалил его много и щедро. Но постепенно отно-
шение Петра меняется. Александр Данилович немало потрудился при: строительстве Петер-
бурга. И не всегда удачно. Под его смотрением, например, рыли каналы. Приехал Пётр, осмотрел. Каналы прорыты не на месте и плохо. Вызвал Меншикова, который был также петербургским губернатором. Разгневанный царь грубо обругал Данилыча, схватил его грудь и выгнал вон… Успокоившись, сказал:
— Я виноват сам, да поздно понял. Сие дело не Меншикова, он не строитель, а разоритель городов.

Этот случай — почти анекдот. А вот другое документальное свидетельство. 24 ноября 1721 года Кампредон доносил о разговоре, когда обсуждался состав торжественной делегации
в Швецию в связи с Ништадским миром. Выдвигается кандидатура светлейшего князя.
Пётр возражает и вот почему: «Меншиков говорит по-немецки и, следовательно, может обнаружить перед всеми свою бездарность и наговорить глупостей, на которые он только и способен». Предлагают адмирала Апраксина. Тот, «правда, не умнее его (Меншикова), но он, по крайней мере, говорит только по-русски, и ему даётся хороший переводчик, который будет говорить за него умные вещи…»

Кампредон в своём донесении подчеркнул, что это собственные слова царя. Пётр знал исти-
нную цену своему ближайшему соратнику и другу. Знал и о его главной порочной страсти — алчном стяжательстве. Знал и старался щедро удовлетворить его наградами, деньгами, драгоценностями, дворцами, городами и деревнями, землями, десятками тысяч крепостных. Никого не одаривал Пётр так щедро. Но Меншикову всё было мало. Один голый перечень
его казнокрадства и самых разных махинаций ради наживы занял бы несколько страниц. Светлейший князь крал и по крупному и по мелочам, не брезгуя ни малейшей возможностью добавить что-нибудь к своим колоссальным богатствам. Это было какое-то болезненное, ненасытное влечение. Меншиков не мог остановиться. Он рисковал потерять всё, в том числе и голову, но разум, здравый смысл, инстинкт самосохранения были бессильны перед этой одержимой, не знающей предела страсти, толкавшей его снова и снова на самые рисковые авантюры.

Пётр довольно поздно узнал о размахе этого меншиковского порока. Жаловаться царю на Меншикова боялись. А когда в 1711 году узнал о наглых грабежах в Польше под видом воен-
ных трофеев своего фельдмаршала, то мягко упрекнул: «Зело прошу вас, чтобы вы такими малыми прибытками не потеряли своей славы и кредита. Прошу вас не оскорбиться о том, ибо первая брань лучше последней». Через несколько, месяцев, в начале 1712 года, предупреждение стало строже: «Ты мне представляешь плутов честными людьми, а честных людей плутами. Говорю тебе в последний раз: перемени поведение, если не хочешь большой беды. Теперь ты поедешь в Померанию — не мечтай, что ты там будешь вести себя, как в Польше. Ты мне ответишь головой при малейшей, жалобе на тебя…»

Не помогло. Меншиков не остановился. Пётр грозил ему всевозможными карами, нещадно бил своей дубинкой наедине и публично, топтал в ярости ногами. В 1714 году над светлей-
шим князем началось следствие, которое царь поручил князю В.Д. Долгорукову. Открылись новые грандиозные, хищения. Пётр с горечью жаловался Екатерине: «Ей, Меншиков в безза-
конии зачат, и во всех грехах родила мать его, а в плутовстве скончает живот свой. И если, Катенька, он не исправится, то быть ему без головы». При жизни Петра следствие над Меншиковым то приостанавливалось, то снова возобновлялось. Сколько раз но Петербургу ходили слухи об окончательной опале светлейшего и его погибели.

19  февраля 1723 года Бергольц записал в своем дневнике: «Говорили, что у князя Менши-
кова отобраны все крестьяне, которых он имел на Украине в огромном количестве, и дом его в здешней Немецкой слободе; что кроме этого он обязан будет заплатить ещё 40000 рублей, (Бассевич пишет о штрафе в 200 000 рублей.) и хотя останется при своих чинах, однакож впредь не будет присутствовать ни в Сенате, ни в Военной коллегии и лишится командова-
нием армией. Но так как император, уважая многолетние его заслуги, всё ещё очень дорожит им, да уже и прежде присуждал его к подобному наказанию, а потом всё-таки прощал, то думаешь, что князь и на сей раз отделается страхом и уплатою денежного штрафа».

Бергольц не ошибся. Это подтверждает донесение посланника Мардефельда от 26 февраля 1723 года: «Князь Меншиков, который от страха и в ожидании исхода дела совсем осунулся
и даже заболел, сумел снять скинуть петлю со своей шеи. Говорят, что (незаслуженно) он получил полное помилование впредь, пока сатана его снова не искусит…»

Едва оправился Александр Данилович от страха, ему захотелось пошутить с Петром, на этот раз, впрочем, на иной лад. Об этом рассказывается в записках графа Бассевича — резидента
в России от Шлезвиг-Голштингского герцогства. Отметив, что император ещё раз убедился
«в скупости и происходящей от неё алчности» Меншикова, но не решившись подвергнуть его публичному наказанию, а покарал «келейно», употреби для этого «свою собственную руку», Бассевич приводит такой факт: «Когда император приехал к нему в первый раз после этой немилости, он увидел, что стены его дворца оклеены грубыми обоями, которые употре-
бляются в Москве людьми низкого звания. Монарх выразил свое удивление. «Увы, — сказал князь, — я должен был продать свои богатые обои, чтобы расплатиться с казною».
«Мне здесь не нравится, — отвечал монарх строго, — и я уезжаю, но я приеду на первую ассамблею, которая должна быть у тебя, и если тогда я не найду твой дом убранным так, как прилично твоему сану, то заплатишь другой штраф, равный первому». Он приехал, нашёл убранство достойным, похвалил всё, не упомянув ничего о прошлом, и был очень весел».

Андрей Нартов вспоминал другой эпизод, который тоже кое-что проясняет в отношениях Петра с Меншиковым. «Пётр Великий, однажды разгневавшись сильно на князя Меншикова, вспомнил ему, какого он происхождения, и сказал при этом:
— Знаешь ли ты, что я разом поворочу тебя в прежнее состояние, чем ты был.
Тотчас возьмешь кузов свой с пирогами, скитайся по улицам, кричи: «Пироги подовые!»,
как делывал прежде. Вон! Ты не достоин милости моей!» Потом вытолкал его из комнаты. Меншиков кинулся прямо к императрице, которая при всех таких случаях покровительство-
вала, и пробил со слезами, чтоб она государя умилостивила и смягчила. Императрица пошла немедленно и нашла монарха пасмурным. А как она нрав супруга своего знала совершенно, то и старалась во-первых его всячески развеселить. Миновался гнев, явилось милосердие.
А Меншиков, чтоб показать повиновение, между тем, подхватя на улице у пирожника кузов
с пирогами, навесил на себя и в виде пирожника явился перед императором. Пётр рассмеялся.
— Слушай, Александр!  Перестань бездельничать, или хуже будешь пирожника.
Потом, простя, принял его в прежнюю милость. Сие видел я своими глазами…» — заканчивает Нартов свой рассказ. Вот такие пироги!

И  всё-таки терпение Петра могло лопнуть и, наверняка, лопнуло бы. Некоторые биографы Меншикова считают, что, проживи Пётр немного дольше, не миновать светлейшему плахи. Меншикова вместе с его пороками создал сам Пётр.Александр Данилович быстро и ловко выполнял разные приказы и поручения царя и получал награды и чины. И почти никогда Пётр не интересовался, как Меншиков выполняет приказы. Александр Данилович пользовался любыми средствами без разбора. И привык к этому. Вернее, его приучили выполнять приказы любой ценой. Пётр развратил своего любимца, а уже и сам не мог справиться с его пороками.

О  Петре ходили и ходят самые разные легенды. Одна из них — об особом даре царя находить талантливых людей, предвидеть в человеке «путь» и направлять по этому пути. Фактов, подтверждающих эту легенду, приводят немало. Но легенда явно преувеличивает реальность. Умных и деятельных людей в окружении Петра было немало. И в то же время вызывает удивление, что Пётр назначал на самые высокие посты людей довольно посредстве-
нных. Про государственного канцлера (с 1709 года) графа Гавриила Ивановича Головкина посланник Кампредон сообщал в начале января 1725 года таким образом: «Виделся с ка-
нцлером Головкиным, но только для формы, так как он в делах играет роль лица без речи». Фамилия канцлера очень часто упоминается в самых разных описаниях Петровской эпохи, ибо он принимал участие в решении важнейших дел. Но за этой фамилией не чувствуется личности.

В  отличие от бесцветного канцлера адмирал Фёдор Матвеевич Апраксин фигура яркого колорита. О его гостеприимстве и хлебосольстве ходили легенды. Он герой многих анекдотов, связанных с Петром. Когда в 1709 году Пётр пожаловал его графом, то на гербе написали девиз: «За верность и храбрость». Девиз, кажется, вполне справедлив. Была у Фёдора Матвее-
вича ещё одна редкая для петровских сподвижников добродетель — он не брал взяток.

Но ещё современники говорили о нём, как о человеке ограниченного ума и способностей. Швед Эренмальм, давший довольно точные характеристики сподвижникам Петра, так написал об Апраксине: «Его умение и опыт в морском деле весьма незначительны». Оценка историка В.О. Ключевского оказалась ещё более суровой. По его мнению, Апраксин — «самый сухопутный генерал-адмирал, ничего не смысливший в делах и не знакомый с началами мореходства».

Почему Пётр поставил Апраксина во главе флота — любимого царского детища, — остаётся загадкой. Немало случаев, когда «премудрейший монарх» не замечал таланты, находящиеся рядом с ним. Один из примеров тому — судьба Ивана Посошкова, которого позднее назвали русским самородком. Таланты Посошкова соответствовали вкусу реформатора. Предпринимательская и публицистическая деятельность Ивана Тихоновича тоже совпадала
с намерениями и желаниями Петра. Посошков занимался самыми разными ремёслами: оружейным, столярным, гравировальным, чеканкой монет. Он изобрел «огнестрельные рогатки» для ружей, работал над моделью денежного станка «в поднос» царю, искал нефть
и серу, заводил прииски и заводы. Но как предприниматель Посошков был не особенно удачлив. Собственно, его неудачи — результат «стеснения» вельмож и приказных людей.
В 1719 году подал он челобитную, «чтоб мне завод построить винокурный», а его «за караул» посадили «не ведомо чего ради». Подобными случаями наполнена вся его жизнь.

Посошков, страстный и искренне заинтересованный сторонник петровских преобразований, упорно стремился принять в них участие. Он подает правительству свои прожекты: «Письма
о денежном деле», «О ратном поведении», пишет «Зерцало очевидное», где яро выступает против раскольников. Посошков помогает преобразованиям и делом и словом. Его называли даже первым русским экономистом. Он пишет «Книгу о скудости и богатстве», где излагает тщательно продуманную обширную программу преобразования России.

Как и Пётр, Посошков сторонник крутых и скорых мер. Он полагал, что невозделанная, по-
крытая терниями почва России требует огня и железа. Повиновение самодержавной власти сочетается в нём с критическими размышлениями о «неустройствах», об искоренении «вся-
кой неправды и неисправностей». Критика Посошкова была рискованной, и он понимал это.
«От юности своея был таков: лучше ли какову пакость на себя нанести, нежели, видя, что неполезно, молчати». «Книга о скудости и богатстве» — это тайный доклад императору
о разных «неисправах». Он просит Петра письменно: «Да не явится имя — мое ненавистлив-
ым и завистливым людям, паче ябедникам и обидникам и любителям неправды, понеже не похлебуя им писах. И еще увидят о моей мизирности, то не попустят меня на свете ни малого времени жить, но прекратят живот мой».

Посошков принёс свою рукопись кабинет-секретарю Макарову и просил передать её госу-
дарю.  Однако напрасно он будет ждать встречи с Петром, ждать неделями, месяцами. Рукопись, по-видимому, до Петра не дошла. Для её подачи Посошков выбрал не, самое луч-
шеё время. Вскоре, после смерти царя на сочинение Посошкова обратила внимание Тайная канцелярия, и в августе 1725 года автора арестовали. Через несколько месяцев он умер в тюрьме. Сколько таких посошковых осталось незамеченными Петром? К концу жизни Пётр остался почти в одиночестве, разорвав былые связи с большинством своих соратников.

Птенцы  гнезда Петрова.  (часть I)

Продолжение ...  Птенцы  гнезда Петрова.  (часть II)

Продолжение ...  Птенцы  гнезда Петрова.  (часть III)

Окончание ...  Птенцы  гнезда Петрова.  (часть IV)